«Чистый, незабвенный человек…»

 

Борис Холчев мог бы стать великим ученым, но выбрал другой путь – в страшное время гонений на Церковь принял священнический сан. Он был истинным старцем, продолжателем духовных традиций Оптиной пустыни, хотя сам называл себя простым духовником. 

Прихожанин церкви Святителя Николая в Кленниках Анатолий Свенцицкий на всю жизнь запомнил исповедь у отца Бориса. «Шел мне тогда десятый год, – пишет он в своих воспоминаниях. – И сейчас вижу добрые карие глаза, сердечный и теплый голос отца Бориса… Необычайно интересна была исповедь, доходчивая до ребенка и в то же время философская и душевно теплая… “Всю жизнь, – сказал отец Борис, указав на Евангелие, – помни, что в этой книге есть все, что нужно твоей душе; ты всегда получишь утешение, ты будешь вместе с самим Христом. Молись, и Он всегда поможет тебе. Ведь ты знаешь, что Христос не просто “добрый Боженька”, Он может и указать, и наказать, но всегда на пользу, всегда на благо”. Я стоял завороженный…

“Помни, что Христос и Отец, и друг тебе, Он и Бог, и Человек одновременно… Помни и читай Евангелие всю жизнь, не имей в сердце злобы. Ни к кому. Будь счастливым!”»

Почти через шестьдесят лет Анатолий Свенцицкий пришел на Александро-Невское кладбище в Ташкенте, чтобы разыскать могилу отца Бориса. Нашел и долго стоял, «предаваясь благоговейным воспоминаниям. Спасибо Вам, чистый, незабвенный человек, пастырь (если бы все были такими!)».

 

 

Служить добру

Борис Холчев родился в Орле за пять лет до начала двадцатого века. Его характер – миролюбивый, спокойный, но твердый – определился рано и был схож с характером деда, Михаила Александровича. Сын крепостного, глубоко верующий, целомудренный и волевой человек, дед в молодости обучался иконописи, а затем и сам стал учителем рисования. И Борис с юных лет удивлял окружающих самостоятельностью и серьезностью, никто не видел его раздраженным, никогда и ни на кого он не повышал голоса. По воспоминаниям Николая Холчева, дети могли ослушаться родителей, но только не старшего брата, авторитет которого был непререкаемым. Бориса уважали сверстники, с его мнением считались взрослые. 

В орловской гимназии, куда Борис поступил в 1905 году, он прекрасно учился и «поведения был образцового», поэтому постоянно освобождался от платы за обучение, а в пятом классе стал получать именную городскую стипендию. Много читал: русскую поэзию, труды по естествознанию и философии, творения святых отцов, научные журналы. Вот отрывок из школьного сочинения на тему «Летние удовольствия», написанного им в двенадцать лет. «Гулять же мне приходилось большею частью одному; заберу себе книгу, завтрак, добреду по душистому полю до леса, а там или читаю в тени, или лягу на траву да прислушиваюсь, как деревья между собою разговаривают, как птицы перекликаются; гляжу на прозрачное синее небо, и нежная приятная нега разольется по телу, и хочется, чтобы все и всегда было так прекрасно, чтобы везде была такая гармония, чтобы на душе всегда было так спокойно; хочется все любить, ласкать; все кругом кажется близким, понимающим меня…»

Чтобы покупать книги, Борис занимался репетиторством, давал частные уроки, проявив при этом недюжинный педагогический талант. Уже в этом возрасте он работал над собой, занимался самосовершенствованием в духе евангельских заповедей. Вел почти монашеский образ жизни, в основе которого были молитва, пост и труд. В 15 лет он пишет в сочинении: «Одно из основных свойств человека – способность осознания не только окружающего мира, но и самого себя… Нравственное воспитание заключается в осознании и развитии духовного начала, в содействии тому, что в Евангелии называется “голубиной простотой”, которая не есть умственная простоватость, но может сочетаться со “змеиной мудростью”… Чтобы “превозмочь” естественного человека с его мучительной раздвоенностью, нужно, прежде всего, познать самого себя; понять, что в нас принадлежит добру, а что злу, и затем стремиться к тому, чтобы все способствующее добру развивалось, укреплялось, злое уступало место, уходило или преобразовалось и также начинало служить доброму».

 

 

Ложное предсказание

Гимназию Борис Холчев окончил с золотой медалью, получив еще и поощрительную стипендию, которая позволила юноше поступить в Московский университет на философское отделение историко-филологического факультета. Здесь Борис сразу же обратил на себя внимание преподавателей. Известный ученый, основатель Московского института психологии профессор Георгий Иванович Челпанов считал Бориса Холчева одним из лучших своих учеников. В Москве Борис жил в общежитии и вынужден был зарабатывать на жизнь частными уроками. Когда же подросли младшие братья и сестра, он начал помогать родным, из-за чего пришлось часто пропускать занятия. Узнав об этом, профессор Челпанов исходатайствовал для него одну из десяти стипендий, предназначавшихся особо одаренным студентам.

Перед Борисом открывалась блестящая научная карьера, но он выбрал путь служения Богу

В Первопрестольной Борис посещал разные храмы, но со временем сердце его «прилепилось» к церкви Святителя Николая в Кленниках на Маросейке. Ее настоятель, священник Алексий Мечев, стал духовным отцом юноши. В 1915 году Борис впервые посетил Оптину пустынь, где в то время подвизался старец Нектарий (Тихонов). Спустя годы архимандрит Борис (Холчев) скажет своим духовным чадам: «Общение со старцем Нектарием было моим Фавором».

По благословению оптинского старца Борис продолжал окормляться в Москве у отца Алексия Мечева. Незабываемое это было время. Однажды в Никольском храме появилась схимница, она охотно благословляла всех желающих и с каждым беседовала. Борису женщина предсказала скорую смерть, чем ввела молодого человека в сильное смущение. Тогда иерей Сергий Мечев, сын отца Алексия, решил срочно отвести друга к батюшке и провел его домой через кухню, минуя большую очередь, стоявшую к старцу. Отец Алексий успокоил свое чадо: «Если бы эта схимница была истинная, – сказал он, – то она сидела бы в своей келье и молилась. Если же она ездит по разным храмам, да еще говорит что-то людям, значит, она не истинная. Не надо придавать никакого значения слышанному от нее».

 

 

Наука и религия

Во время учебы в университете у Бориса Холчева появились верующие друзья, вокруг него составился даже небольшой религиозно-философский кружок. Под влиянием Бориса два участника этого кружка, лютеране, перешли в православие. 

Университет Борис окончил, когда ему было 25 лет. По приглашению ректора Орловского университета Н.И. Конрада он вернулся в родной город и стал сотрудником кафедры психологии. Вскоре Орловский университет преобразовали в Высший педагогический институт, и Борис начал преподавать психологию и логику. В Орле молодой человек активно участвовал в духовной жизни города, был секретарем церковного совета Воскресенского храма. В начале 1922 года, в ходе кампании по изъятию церковных ценностей, на квартире Холчевых произвели обыск. Ничего запретного не обнаружили, но Бориса арестовали и около двух месяцев продержали в Орловской тюрьме. Обвинений никаких не предъявили и отпустили, однако было понятно, что из Орла лучше уехать.

Как нельзя кстати профессор Г.И. Челпанов пригласил своего бывшего ученика в Москву. Здесь Борис два года успешно трудился на научном поприще. Перед ним, как одним из первопроходцев в области экспериментальной психологии, открывалась блестящая научная карьера. Была уже готова кандидатская диссертация, назначен день ее защиты. Борис поехал к старцу Нектарию за благословением. Однако отец Нектарий, до сих пор одобрявший его научную деятельность, неожиданно сказал: «А теперь оставь все это и посвящайся во диакона церкви Николы-Кленники». Борис принял указание старца без колебаний. Многие знакомые и коллеги, знавшие Холчева как подающего большие надежды ученого, были поражены этим шагом, пытались отговорить, переубедить… Но Борис оставался непреклонным. С одобрением встретили весть о будущем священстве сына его родители и профессор Челпанов, у которого уже пять учеников (в том числе и Сергий Мечев) стали священниками.

В мае 1923 года Борис Холчев последний раз исповедался у отца Алексия Мечева. После литургии, отслуженной старцем перед отъездом в Верею, Борис ждал своего духовного отца у солеи главного придела. Выйдя из алтаря, батюшка остановился у простенка – каждый шаг давался ему с трудом, так он был слаб. Когда Борис подошел к нему, отец Алексий сам произнес все, что было на душе у молодого человека, затем накрыл кающегося епитрахилью и отпустил. 22 июня в Верее старец Алексий скончался. Настоятелем маросейского храма стал его сын иерей Сергий Мечев.

 

Священники Борис Холчев, Петр Константинов и Феодор Семененко в саду у епископа Гурия. 1949 г.

 

Тюрьмы и лагеря

В годы гонений на Церковь принятие духовного сана означало вступление на путь исповедничества. Узнав о словах старца Нектария, отец Сергий удивился и спросил Бориса: «Как можно просить о посвящении вас, когда вы не женаты? Поезжайте к старцу еще раз». И Борис Васильевич поехал и привез ответ: «Скажи им: епископ не может быть женат». Это предсказание отчасти сбылось. Архимандрит Борис (Холчев) не стал епископом, но после перемещения из Ташкентской епархии архиепископа Ермогена (Голубева) готовился к архиерейской хиротонии по благословению Святейшего Патриарха Алексия (Симанского).

21 апреля 1927 года Борис Холчев был рукоположен во диакона. Теперь он ежедневно служил в Никольском храме на Маросейке. Прихожане видели слезы на его глазах, когда он молился. В следующем году, на летнюю Казанскую, диакон Борис принял сан пресвитера. После рукоположения отец Борис стал ближайшим помощником иерея Сергия в духовном окормлении прихожан. Однако вскоре отца Сергия арестовали и выслали в Вологодскую область. Заботы о храме и о духовных чадах отца Сергия легли на священника Бориса Холчева.

В нем чувствовались вера, терпение и молитва. Его отношением к человеку была сама любовь

Не прошло и двух лет, как и его арестовали. Вместе с 58-летним протоиереем Сергием Смирновым, старостой храма Сергеем Алексеевичем Никитиным и еще четырнадцатью «наиболее активными» прихожанами. В тот же день его отправили в Бутырскую тюрьму. 30 апреля 1931 года был вынесен приговор, священник Борис Холчев получил самый большой срок – пять лет заключения в лагере.

Сначала он работал на стройке в Красновишерске, затем его перевели в один из северных лагерей в Кемеровской области. В Вишерском лагере в поселке Виажиха он встретил знакомого по Оптиной пустыни иеродиакона Рафаила (Шейченко), ныне причисленного к лику святых. Здесь, как и позднее в Дмитрове Московской области, где он оказался в 1934 году, иеродиакон Рафаил работал в свинарнике. Такую же «привилегию» он выхлопотал и для отца Бориса, которого взяли в свиноводческое хозяйство счетоводом. Там, по воспоминаниям отца Рафаила, они вдвоем встречали светлый праздник Пасхи.

В Сиблаге иерей Борис получил известие о кончине отца. «Я не терял надежды, что после своего освобождения застану его в живых, – писал в письме родным Борис Холчев. – Одно лишь может утешить нас, что он прошел свой жизненный путь хорошо, оставаясь верным своему долгу и своему жизненному назначению».

За «ударную работу» отцу Борису на год сократили лагерный срок. В 1935 году он вышел на свободу крайне ослабленный физически, с возобновившимся туберкулезным процессом в легких. Решил поселиться в родном городе Орле и прожил здесь три года с матерью и сестрой. Сюда же приехала его духовная дочь, врач по профессии Мария Петровна Лаврова. Она была келейницей отца Бориса до конца своих дней (умерла в иноческом чине в возрасте 97 лет), ей одной разрешалось входить в его комнату в отсутствие хозяина и наводить там порядок.

 

 

Ферганский период

Однако бывшего заключенного не оставляли без внимания и в Орле: дважды его вызывали на допрос. Тогда он решил уехать туда, где его никто не знает. По совету протоиерея Сергия Мечева отец Борис отправился в Рыбинск. Снял домик в тихом переулке, получил инвалидность (туберкулез и сильная близорукость), числился на иждивении Марии Петровны Лавровой как ее племянник. Никто, кроме самых близких, не знал, что за стенами этого домика совершается непрестанная молитва. Здесь отец Борис служил литургию, большей частью один, лишь изредка делая исключение для навещавших его матери и сестры, а также для приходивших (и приезжавших) на исповедь маросейцев, которые были сосланы в Рыбинск. Одна из них, Е.А. Булгакова, вспоминала: «До сих пор стоит передо мной облик отца Бориса, каким я увидела его однажды после литургии: весь – мир, весь – тишина, весь – свет».

Во время Великой Отечественной войны гонения на Церковь приостановились, открывались храмы, монастыри, духовные семинарии и училища. Епископ Ковровский Афанасий (Сахаров), пользовавшийся всеобщим уважением и проведший многие годы в тюрьмах, лагерях и ссылках, обратился к тайным священникам с призывом выйти на открытое служение. Из маросейских иереев первым на это откликнулся отец Феодор Семененко: он стал настоятелем кладбищенской церкви Александра Невского в Ташкенте. В 1948 году в Ташкентскую епархию отправились и отец Борис с Марией Петровной Лавровой. Здесь его назначили штатным священником храма преподобного Сергия Радонежского в Фергане. Почти сразу же он стал благочинным Ферганского округа, а через два года настоятелем Сергиевского храма. Переделанный из немецкой кирхи, этот небольшой, ослепительно белый храм на фоне окружающей зелени был очень красив. Тем огорчительнее выглядело его внутреннее убранство. Вместо иконостаса – оштукатуренная и побеленная стена, на ней бумажные иконки и картинки на библейские темы. Вместо паникадила голубой фонарь.

 

По воскресеньям вечером в храм приходили даже узбеки-мусульмане послушать «большого русского муллу»

 

Службы в храме шли ежедневно – утром и вечером. Вскоре молящихся заметно прибавилось, народ потянулся к отцу Борису, почувствовав его глубокую духовную настроенность. Все больше младенцев крестили по субботам и воскресеньям, иногда до сорока детей в день. Иерей Борис очень серьезно относился к таинству, совершал его только после беседы с оглашенными и их восприемниками.

В Фергану к батюшке стали приезжать духовные чада из Москвы. Кто-то из них, возвратившись, рассказал иконописице Марии Николаевне Соколовой (монахине Иулиании) о скудости убранства ферганского Сергиевского храма. Мария Николаевна, духовная дочь старца Алексия и протоиерея Сергия Мечевых, знала отца Бориса еще со времен Маросейки. Вскоре в Фергану начали разными путями переправлять иконы, которые верующим удалось спасти при закрытии и разрушении церквей. Сама же Мария Николаевна, несмотря на напряженный труд в Троице-Сергиевой лавре, писала для храма в далекой Фергане иконы на холстах. Примерно через год после прибытия сюда отца Бориса она завершила эту работу и вместе со своей ученицей Екатериной Сергеевной Чураковой поехала в Фергану. В Сергиевском храме Мария Николаевна расписала царские врата, а Екатерина Сергеевна наклеила привезенные холсты на иконостас, в точности повторявший иконостас Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры.

 

 

Ташкент

За усердное проповедание Слова Божия отец Борис был награжден скуфьей, набедренником, камилавкой и золотым наперсным крестом. В июне 1953 года он был возведен в сан протоиерея и вскоре переведен из Ферганы в ташкентский кафедральный Успенский собор штатным священником. Фергана провожала своего пастыря со слезами. В том же году протоиерея Бориса назначили членом епархиального совета, ответственным за подготовку кадров, по пенсионным вопросам, а также по делам помощи беднейшим приходам епархии. Продолжалось его служение в соборе.

По словам протоиерея Вячеслава Тулупова, для многих верующих и священников епархии отец Борис был не только духовником, но и опытным благодатным старцем. Жил он рядом с Успенским собором. К его дому постоянно тянулась нескончаемая вереница людей. Такая популярность пришлась не по нраву местной безбожной власти. Священнику запретили принимать людей у себя дома. Тогда отец Борис стал исповедовать каждый день в соборе после вечерней службы и не уходил домой до тех пор, пока не принимал всех желающих. По воскресеньям вечером он при большом стечении народа проводил в храме беседы, на которые послушать «большого русского муллу» приходили даже узбеки-мусульмане. Было немало прихожан, записывавших его проповеди. 

В 1955 году протоиерей Борис Холчев был пострижен в мантию. После пострига он, как и положено, остался на ночь в храме. Вернувшаяся домой келейница увидела, что в его комнате горят лампады и свечи, которые всегда гасились перед уходом. В ноябре того же года отец Борис был возведен в сан архимандрита. А в следующем году в Ташкенте случилось невероятное – пока по всей стране по приказу Хрущева закрывались храмы, в столице азиатской республики началось строительство нового кафедрального собора! Получить разрешение на такое было, конечно же, невозможно, и владыка Ермоген (Голубев), возглавлявший Ташкентскую епархию, пошел на хитрость – взял разрешение на ремонт сильно обветшавшего больничного корпуса военного госпиталя, в котором располагался старый собор. Вокруг разрушающегося здания начали возводить стены – значительно шире и выше прежних. Работы продолжались около двух лет, не нарушая ежедневного богослужения, и велись под видом строительства «дома общественного пользования», как значилось в официальных документах. Пока власти спохватились, собор, вмещавший четыре тысячи человек, был уже построен.

 

 

Сама любовь

В августе 1957 года архимандрит Борис (Холчев) стал духовником епархии и нес это послушание до самой кончины. Также до последнего своего дня он совершал все торжественные богослужения, несмотря на резкое ухудшение здоровья: почти полная слепота, постоянные боли в сердце и ногах. Для того чтобы батюшка мог разобрать молитвы, чертежница специально выписала их крупным шрифтом.

10 ноября 1971 года отец Борис, несмотря на плохое самочувствие, был, как обычно, на утренней и вечерней службах, участвовал в молебне с акафистом великомученику и целителю Пантелеимону. После молебна его ждали исповедники, но впервые за все годы своего служения батюшка перенес исповедь на следующий день. А утром 11 ноября его душа мирно отошла к Господу.

На похороны отца Бориса съехалось много его друзей и духовных чад из разных уголков страны. Архимандрит Борис (Холчев) был погребен на Боткинском кладбище Ташкента около часовни в честь иконы «Всех скорбящих Радость».

Протоиерей Александр Куликов вспоминал о батюшке: «В нем чувствовалась вера, терпение и молитва… Его отношение к человеку – сама любовь. Я – солдатик какой-то неизвестный – пришел к нему. Он – архимандрит уже. И полное понимание, простота и глубина в общении. Думаю, что именно это он хотел передать и всем нам».

 

Анна Грушина

Фотографии предоставлены автором