«Уж мы нищая братия»

Калики перехожие — русские странники-богомольцы, совершавшие далекие путешествия по святым местам. На протяжении нескольких столетий они распространяли христианские ценности по всей Руси. Именно в их среде складывались и развивались особые музыкально-поэтические формы древнерусской культуры — духовные песнопения или «стихи» («стишки»), как их называли в народе. Тексты этих песнопений в доступной форме переизлагали библейские сюжеты и объясняли основы христианского учения. С развитием паломничества артели калик пополнялись и другими странниками — выходцами из деревень, представителями беднейших слоев населения. Таким образом, постепенно сложилась особая социальная группа бродячих певцов (часто — увечных и слепцов), живущих подаянием. Эти певцы обычно были связанны с определенной местностью и исполняли свои стихи у храмов. Однако, по свидетельству собирателей фольклора второй половины XIX века, некоторые артели нищих и слепцов активно перемещались за пределы своих приходов и совершали паломничества к различным святым обителям России. Вот такие замечания мы находим, например, в сборнике Ф. М. Истомина и С. М. Ляпунова, созданном на основе их экспедиции 1893 года в Вологодскую, Костромскую и Вятскую губернии:

 

«Вятские нищие отдельными партиями нередко уходят и за пределы Вятской епархии, распевая свои пропевы в более или менее известных обителях и пустынях, привлекающих к себе многочисленных богомольцев»i.

 

К сожалению, сейчас нам сложно судить о том, какими были песнопения калик перехожих Древней Руси. Достоверных письменных источников не сохранилось. Известные нам слуховые записи собирателей музыкального фольклора относятся лишь ко второй половине XIX века. Тем не менее, те факты, которые удалось зафиксировать собирателям на Северо-Западе России и Русском Севере (территории активного распространения народной традиции исполнения духовных песнопений), очень важны. В настоящей статье представим некоторые из них и сконцентрируемся лишь на одной из региональных традиций — новгородской.

 

Почему именно Новгород?

Во-первых, в раннехристианский период истории Руси этот город был важнейшим центром духовной культуры. Из Великого Новгорода совершались первые паломничества в Иерусалим и Константинополь, предпринимаемые представителями местной знати и церковной среды. Одно из наиболее ранних сведений о такого рода путешествиях содержится в рукописи «От Странника Стефанова Новгородца», рассказавшего в ней о «хождении» группы новгородцев в Константинополь в 1348 (1349) годуii. В летописях и путевых записках, начиная с XII века, сохранились имена и других новгородских путешественников, среди которых — Добрыня Ядрейкович (впоследствии — новгородский архиепископ Антоний), Григорий Калика (впоследствии — новгородский архиепископ Василий) и другие.

 

 

Во-вторых, те уникальные свидетельства о песенной традиции калик перехожих, зафиксированные собирателями русского фольклора на новгородских землях (собственно Новгородская и пограничные с ней территории современных Тверской, Вологодской, Ленинградской областей), действительно заслуживают пристального внимания. Они интересны и сами по себе, как оригинальные музыкально-этнографические материалы, и как факты, подтверждающие сохранение древней традиции народных духовных песнопений на Новгородчине. Невозможно не упомянуть и о том, что новгородские фольклорные традиции оказали серьезное влияние на формирование песенной культуры Русского Севера, в том числе — ее музыкально-эпической сферы.

Наиболее ранние сведения о пении калик перехожих на Новгородчине оставил русский композитор А. К. Лядов, имение которого находилось в деревне Горушка Боровичского уезда Новгородской губернии. В 1890 году, будучи в этих местах, он сделал записи духовного стиха о братьях Лазарях и песни калик перехожих «Уж мы нищая братия», которые затем включил в свой сборник обработок. Вероятнее всего, эти образцы были зафиксированы композитором от нищих странников, шествовавших через деревни этой округи, а не от самих местных жителей-крестьян (как, например, приведенные в этом же сборнике свадебные и хороводные песни с указанием на деревню Горушка). В пользу такой гипотезы говорят краткость приведенных им музыкальных фрагментов и отсутствие дальнейших поэтических текстов, прокомментированное Лядовым фразой — «конец неизвестен» iii.

Обратим внимание и на музыкальные записи песнопений нищих странников, осуществленные чуть раньше известным государственным деятелем, знатоком русского фольклора Т. И. Филипповым. Они были сделаны им в городе Ржеве Тверской губернии (территория, сопредельная с новгородскими уездами) и переданы Н. А. Римскому-Корсакову, который включил тексты и напевы в сборник обработок «40 народных песен».

 

Анатолий Константинович Лядов (1855–1914) — русский композитор, педагог и дирижер. Окончил Санкт-Петербургскую консерваторию, где был учеником Римского-Корсакова и с 1878 года сам преподавал теорию музыки (среди его учеников — Прокофьев, Мясковский). Принадлежал к «Беляевскому кружку». Лядова называли «русским Шопеном» за склонность к фортепианным миниатюрам («Бирюльки», «Музыкальная табакерка»). Он был также выдающимся фольклористом, собравшим и обработавшим множество русских народных песен. Вершиной его оркестрового творчества стали симфонические поэмы на сказочные сюжеты: «Баба-Яга», «Кикимора» и «Волшебное озеро», отличающиеся виртуозным владением оркестровыми красками.

 

Спустя столетие в ходе фольклорных экспедиций Ленинградской (Санкт-Петербургской) консерватории, работавших в Новгородской и Тверской областях в 1988-1997 годыiv, собиратели смогли записать ряд духовных песнопений от деревенских жителей. Эти записи — последние свидетельства некогда развитой музыкальной культуры русских певцов-странников, сохранившиеся в системе крестьянской традиции. С одной стороны, в них отчетливо заметна преемственность самого репертуара «нищей братии», а с другой — видны отличия способов его бытования.

Наиболее ранний пласт песнопений, непосредственно связанный с темой народного православия, представляют духовные стихи. Они составляли основу корпуса музыкально-поэтических текстов, исполняемых паломниками. На Новгородчине образцы этого жанра представлены немногочисленными вариантами и охватывают всего два сюжета. Первый сюжет относится к тематическому разделу «Праведники и грешники» и связан с новозаветной притчей о богаче и Лазаре (Лк.16:19-31). Первую и единственную (если говорить о Новгородской территории в ее современных административных границах) нотную запись стиха с данным сюжетом сделал А. К. Лядов.

 

 

В своем сборнике композитор привел всего одну музыкально-поэтическую строку, однако на ее основе можно получить представление о напеве «Лазаря». В нем три мелодических фразы – зачинная (возглас-обращение), серединная (декламация) и заключительная (каданс-остановка). Определенное сходство с этим напевом обнаруживает и духовный стих, записанный Т. И. Филипповым во Ржеве.

 

 

Подобного рода напевы представлены и в других сборниках второй половины XIX века, содержащих слуховые нотации народных песен Русского Севера.

Большой удачей стала запись стиха о братьях Лазарях сделанная в 1991-е году в Бежецком районе Тверской области.

 

 

 

 

Сравнив ее со слуховыми нотациями, можно обнаружить сходство первой фразы с напевами ранних сборников. Мелодия начинается с «вершины-источника» и затем постепенно спускается вниз, к главному тону напева. С одной стороны, в ней читается и связь с эпическим повествованием, характерным для былин, с другой же — слышится открытое лирическое высказывание.

 

Тертий Иванович Филиппов (1826–1899) — государственный деятель, сенатор и государственный контролер, видный публицист, богослов и собиратель русского фольклора. Выпускник Московского университета, он начинал как преподаватель словесности и активный участник славянофильских изданий. Его публицистика и труды, такие как «Современные церковные вопросы», были посвящены истории Русской Церкви и защите старообрядцев.

Главной страстью Филиппова стало сохранение русской песенной традиции. Будучи председателем Песенной комиссии Императорского Русского географического общества, он организовал систематический сбор народных песен, лично расшифровывал древние крюковые рукописи и создал при Государственном контроле хор, исполнявший фольклор. Его деятельность стала важным вкладом в сохранение национальной музыкальной культуры.

 

К сожалению, ни А. К. Лядов, ни Т. И. Филиппов не зафиксировали полный текст стиха, однако восполнить этот пробел могут публикации XIX века филологического направления, среди которых присутствует и вариант «Лазаря» из Новгородской губернии. Этот образец, найденный в первом крупном собрании духовных стихов «Калики перехожие» П. А. Бессонова, содержит основные эпизоды притчи о двух братьях: пир в доме богатого Лазаря, появление там бедного брата за подаянием, изгнание его из дома на растерзание собакам, обращение ко Господу и распределение Божьей милости — рая для бедняка и ада для богача:

 

Жили-то были два братца,

Два братца, два Лазаря.

Что одна их матушка породила,

Не одним их Господь Бог счастьем наделил:

Что богатого-то Лазаря тьмою-животом

И богачеством его;

А малого-то Лазаря святым кошелем.

 

Заводил богатой Лазарь пир,

Собрал он Лазарь властей и бояр,

Властей и бояр, и пестрых князей;

А малой-то Лазарь пошел по милостину к нему:

«Подай, сотвори святую милостыню,

Братец мой, братец, братец родной!» —

«Какой ты мой братец, какой ты мой родной?

Есть у меня братец, каков я сам».

Отсылает он брателка от себя его родного,

Толкает, пинает, с крыльца провожает,

С крыльца провожает, кобелей натравляет:

«Усть-е, возмите, борзы кобелье!»

Борзы кобели ему радуются,

Кровавые раночки зализывают.

Выбросил он Лазаря на навоз.

 

Взмолился он, Лазарь, Господу Богу:

«Создай-ко мне, Господи, скорую смерть,

Скору, крылату, и милостиву,

Выняло бы душеньку не честно́, не хвально́,

Сквозь правое ребро:

На белом она свете наденствовалась,

Тело мое белое нанежилось».

Услышал Господи молитву его;

Посылает он скорых ангелей,

Скорых, крылатых и милостивых:

«Выньте его душеньку и честно́ и хвально́,

И честно, и хвально, и в сахарны уста,

Положите его душеньку на пелены,

Поднимите душеньку на небеса,

Положите душеньку в пресветлый рай».

 

И просил его брателко, свет родной:

«Создай мне, Господи, скорую смерть,

Скору, крылату и милостиву,

Выняло бы душеньку в сахарны уста,

Положило б душеньку на пелены,

Подняло бы душеньку на небеси,

Положило б душеньку в пресветлый рай:

На белом она свете намаялась,

Тело мое белое настранствовалось».

Услышал Господи молитву его,

Посылает к нему Господи двух ангелей,

Двух крылатых и не милостивых:

«Выньте его душеньку сквозь левое ребро,

Положите душеньку на острое копье,

Поднимите душеньку в верх высоко,

И бросьте его душеньку в тар-тарары:

На белом она свете напьянствовалась

И тело ея белое нанежилося!»

Во веки веков аминь.v

 

Второй духовный стих, записанный на Новгородчине, связан с темой Страшного Суда, воплощенной в сюжете о «расставании» души и тела. Вариант, исполненный уроженкой д. Подол Окуловского района М. С. Ивановой, имеет зачин «Жили были две старицы, черноризницы»:

 

 

Жили-были две старицы,

Аллилуйя, Господи, помилуй.

Две старицы, чёрноризницы,

Аллилуйя, Господи, помилуй

(далее композиция с рефреном сохраняется)

Оны спасалися, Богу молилися,

К ним явилися два святых ангела.

Оны спрашивают у святых ангелей:

– Где вы были, куда лётали?

– Мы летали на ростань души,

На ростань души да на ростанище.

Как душа-та с телом, с телом белыим

Роставаласе, да роспращаласе.

И как душа-то телу да телу белому,

Телу белому позавидовала.

– Вот дивья-дивья тибе, тело,

Тело белое во сырой земли лежать,

А как мне-то душе, душе грешною,

Ко крёсту надо бежать, надо явитеся,

К престолу страшному надо поклонитеся.

 

Новгородская область, Любытинский район, п. Неболчи. Исп.: Иванова М. С., 1919 г. р. Зап.: Получистова (Федотовская) О. А., Паненкова Л. И., 16.01.1989.

Архив ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2731-09.

 

Интересно, что данный сюжет оказывается одним из наиболее популярных в старообрядческой среде разных регионов России, где он встречается с зачинами «Уж вы голуби, уж вы сизые», «Уж вы ангелы, вы архангелы», «Уж вы где, старцы, были».

Одна из ярких композиционных особенностей стиха о расставании души и тела – присутствие рефрена «Аллилуйя» или «Аллилуйя, Господи, помилуй», как в новгородской версии. Напев стиха неширок по диапазону, прост и лаконичен. Он соткан из призывно-просительных попевок, сочетающихся с мотивами «кружения», напоминающими плачевые интонации. «Скорбный» характер местного распева подчеркивает его ладовая особенность — вторая пониженная ступень звукоряда («фригийская» секунда).

По воспоминаниям певицы, стих исполняли женщины во время Великого поста, когда собирались вместе в доме у одной из наиболее пожилых жительниц деревни. Постовая приуроченность стихов — довольно частое явление в многих регионах России, особенно на Русском Севере. Она связана с большой значимостью в этом регионе монастырской культуры, большим количеством святых обителей, которые создавали благоприятные условия для взаимодействия народного и церковного «миров», общением оседлых крестьян и путешествующих странников. Другой вариант бытования стиха связан с погребальным обрядом и пением его во время «сидения» у гроба до похорон или на поминках. Такой способ бытования стихов получил активное распространение, например в смоленских традициях, где данный тип приуроченности оказался доминирующим и дал вторую жизнь этому жанруvi.

 

 

Репертуар калик перехожих включал не только духовные стихи-истории религиозно-нравственного содержания, но и их собственные сочинения — заздравные и поминальные песнопения, исполняемые как просьбы о милостыне. Они имели широкое бытование в разных губерниях России, о чем свидетельствуют поэтические тексты из сборника П. В. Киреевского «Русские народные песни», собрания П. А. Бессонова «Калики перехожие» и нотации, сделанные в последней четверти XIX века. Среди них — вариант, приведенный А. К. Лядовым, и две записи из Ржева, сделанные Т. И. Филипповым.

 

 

Текст новгородского и одного из ржевских песнопений имеют общий зачин, основанный на молитвенных формулах-обращениях нищей братии к живым, и включает мольбы, адресованные Господу о сохранении их «на многая лета». Второй ржевский вариант связан с поминальной направленностью. Данные смысловые различия отражены в ремарках собирателя («заздравная», «поминальная»).

Собиратель музыкального фольклора, автор первого специального музыковедческого исследования о напевах духовных стихов, А. Л. Маслов назвал эти песнопения продуктом творчества «новейших калик» и обратил внимание на их мелодическое сходство. Действительно, при сравнении слуховых нотаций, сделанных А. К. Лядовым и Т. И. Филипповым, выясняется, что напевы являются родственными — они основаны на повторении и варьировании одной краткой музыкальной фразы повествовательного характера.

 

 

 

Интересной особенностью заздравного песнопения является его окончание «Сотвори им, Господи, многия лета». Оно отсылает к формулам возглашений священника, завершающим определенные этапы в богослужении («Сотвори им, Господи, вечную память», «Сохрани их на многая лета», «Сотвори им, Господи, даруй им, Господи, многая лета»). Мелодическое оформление последней фразы также связано с идеей возгласа, в которой можно усмотреть и стилевые параллели с обрядовыми календарными песнями, например, с весенними закличками, часто имеющим сходный тип кадансирования.

Во время экспедиций Ленинградской (Санкт-Петербургской) консерватории в восточные районы Новгородской области и в Тверскую область (1988-1997) собирателями были выявлены отголоски традиции пения калик перехожих и зафиксированы отдельные музыкальные образцы. Все варианты связывались исполнителями с поминовением умерших.

Согласно комментариям, полученным от жителей д. Боровское Хвойнинского района, поминальные песнопения исполнялись в святочный период и были включены в зимние обходы дворов. Они содержали элементы ряжения и обязательного одаривания пришедших ритуальной пищей:

 

«Это уже в Святки [было]. Ходили некоторые бабы, поминали родителей. Я сама рядилась “самокрутком”. Сарафан длинный, [одевались] похуже, как посмешней.... <…> Придешь в дом – чтобы тебе дали чего-то. Мы не голодные, а все равно чего-то давали: или колобушки, или рыбник, или что-то там. Дак, надо ж заслужить! Ну, вот, я начинаю поминать родителей. Спросишь: “Разрешите, хозяюшка, хозяин, помянуть родителей ваших, родственников?” – “Пожалуйста!” – “Назовите их имена”. Называют имена... Вот она подходит к иконе, крестится. Она еще начнет и плакать, на колени встанет, дак крестится. Каждого в этом доме своих родителей поминают, называют: “Помяни, Господи, того-то, того-то”»vii.

 

Сохранились воспоминания и о пении нищих-попрошаек. М. В. Захарова из Раменье Мошенского района связывала этот обычай с различными праздниками:

 

«Столько попрошаек пойдёт – от стола не отходи! Как услышат, где какой праздник — так и ходят, и ходят. Нищие приходят, [их] просят помянуть родителей, [приговаривают]: “Помяни, Господи, вашу скотинку, детей, семейство”»viii.

 

Она же рассказала и о хождениях слепых с поводырем. Интересно, что в рассказе М. В. Захаровой фигурируют термины, отсылающие к традиции церковных молений («славить», «дьячить»):

 

«Слепые ходят. [Их] водака водит, мальчик ходил. Постукаются под окошком. Поют. Они спрашивают: “Можно прославить родителей?” Слепой подошел — [ему что-нибудь] дают, и яиц дают, расплачиваются. На то они и ходят. Потом они “Отче” [поют] — тоже дьячат в окошко»ix.

 

Близкие по описаниям обычаи поминовения умерших нищими были зафиксированы в Бежецком и Рамешковском районах Тверской области. К. В. Павлова, жительница села Теблеши, вспоминала о том, как сама ходила по домам с пением:

 

«Беру корзиночку я. Беру палочку — ползком, или как… Иду — просить милостыну. Иду, постучусь. Открывают дверь — и спрошу. Пою им песню»x.

 

Содержание поминальных песнопений, записанных в новгородских и тверских деревнях, составляют поэтические формулы из канонических богослужебных текстов, изложенные в свободной форме. Источники этих формул мы можем найти в помянике об усопших, в ектение об усопших и в молитве обо всех усопших христианах. В Таблице ниже отражены некоторые зачинные формулы поминальных молитв и используемые в них перечислительные ряды усопших.

 

 

В тексты поминальных песнопений включаются и поэтические формулы, характеризующие народную традицию. Среди них – типовые просьбы об одаривании («дай кусочек хлебушка») или благопожелания («Дай им, Господи, всего хорошего»). Присутствуют и речевые обороты, встречающиеся в обрядовой практике: формула ритуального приглашения в гости («не всех поименно, а всех поголовно»), приговоры во время поминовения («и землица будет пухом», «легкого лежания»).

Напевы поминальных песнопений, записанных во второй половине XX столетия, являются результатом сплава разнородных истоков и представляют собой своеобразные в стилистическом и структурном отношениях виды напевной декламации. Варианты из Бежецкого и Рамешковского районов Тверской области сохраняют связи с типовым напевом «нищей братии» XIX века:

 

 

 

 

 

 

 

Исполнительницы воспроизводили его по памяти, которая удерживала основные параметры музыкальной формы, но позволяла варьировать интонационный контур — записанные от них мелодии различны по диапазону, звукоряду и характеру распева.

Обращение к экспедиционным материалам и публикациям фольклора северо-западных, северорусских, центральных районов России позволило сделать интересное наблюдение. Основной напев калик перехожих, зародившийся именно в их среде, становился в дальнейшем основной для распевания и других текстов — баллад и некоторых духовных стихов, таких как «Христос и нищая братия», «Сон Богородицы», «Алесей Божий человек», «Осада Соловецкого монастыря». Эти стихи имели более многоплановый контекст исполнения, выходящий за рамки певческой традиции паломников. Они могли петься и в постовое время, и в зимние посиделки («беседы»).

Некоторые песнопения, записанные собирателями в 1990-е годы, представляют собой самостоятельные музыкально-поэтические тексты, вероятно, сложившиеся на самом позднем этапе развития традиции духовных песнопений в крестьянской среде. Таков образец «Помяни, Господи, новопреставленных родителей» из д. Караваево Сандовского района Тверской области, являющийся народной версией заупокойного церковного песнопения.

 

 

 

В его мелодике можно услышать черты русской обиходной музыкальной традиции XIX века. Например, в напеве ясно слышимы мелодические приемы, используемые священником во время поминальной службы: речитация на одном тоне с отходами от него на соседние звуки; приемы кадансирования с большесекундовым восходящим мотивом. Заключительная музыкальная фраза имеет непосредственное сходство с песнопением «Вечная память», строками которого завершается народная молитва.

Среди всех музыкально-поэтических текстов подобного рода выделяется поминальное песнопение «Помяни, да и Господи», записанное в д. Боровское Хвойнинского района Новгородской области от одной из жительниц этой деревни.

 

 

 

Во-первых, оно является единичным фактом и не имеет прямых аналогий ни среди народных поминальных стихов, ни среди церковных песнопений. Основу поэтического текста песнопения составляет перечисление имен умерших родственников, сочетающееся с поэтическими оборотами из поминальных молитв. Во-вторых, напев, дважды воспроизведенный певицей в течение одного сеанса записи, может быть назван своего рода импровизацией, которая базируется на слуховом опыте исполнительницы и музыкальных впечатлениях, связанных с воспоминаниями о пении нищих странников. При прослушивании песнопения можно обратить внимание на постоянное обновление его мелодического содержания. В напеве соединяются различные приемы — опевания, повторы мелких мотивов, поступенные нисходящие ходы, восходящие скачки-возгласы.

 

 

Подведем некоторые итоги. Напевы и тексты духовных песнопений, выявленные в публикациях второй половины XIX века, представили нам живую певческую традицию калик перехожих — носителей русской певческой культуры. Утраченная в своей оригинальной версии, эта традиция сохранялась и воссоздавалась в крестьянской среде и приобретала там новые черты. Обычай шествия паломников от одной церковной обители до другой соединился с крестьянским ритуалом обходить деревенские дворы самими жителями в большие церковные праздники — Рождество и Пасху (колядовать и «христославить»). «Хождения» по дворам с пением духовных стихов и поминальных молитв оказались жизнеспособной формой, способствовавшей сохранению певческой культуры первых русских паломников и их преемников — калик перехожих. Второй закрепившийся в деревне способ бытования народных духовных стихов связал их с периодами постов и наполнил живыми голосами это «тихое» время, которое в народной традиции практически не озвучивалось фольклорными жанрами.

Как мы увидели, репертуар «нищей братии» (среди которых —заздравные и поминальные песнопения, стихи о Лазаре и Страшном Суде) сохранялся в деревенской среде до конца ХХ века. Музыкальная стилистика духовных песнопений представляет собой своеобразный сплав церковной музыкальной традиции (обиходных распевов и псалмодии) и народной мелодики (плачей, музыкально-эпических, лирических, календарных жанров фольклора). В этом синтезе сами элементы не всегда легко разделить. Однако можно заметить, что в ходе слухового отбора музыкальный словарь песнопений составили речевые интонации, сходные по функциям. Их объединяет общий повествовательный характер, воплощенный в многообразии вариантов, среди которых – речитация, возглашение, призыв, сказывание, плач-причитание. Именно они и составили тот актуальный набор интонационных элементов, используемый для озвучивания и церковно-певческих, и народных текстов. Таким образом, можно увидеть, что обе музыкально-стилевые системы — церковная и фольклорная — находились в постоянном диалоге, результаты которого отразились в устной народно-певческой практике.

 

Инга Владимировна Королькова

кандидат искусствоведения, доцент кафедры этномузыкологии Санкт-Петербургской государственной консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова

 

i Песни русского народа: собраны в губерниях Вологодской, Вятской и Костромской в 1893 году. Записали слова Ф.М. Истомин; напевы С.М. Ляпунов. Санкт-Петербург: Изд-во ИРГО, 1899. – С. 132.

ii Сперанский М. Н. Из старинной новгородской литературы XIV века. Л., 1934. – С. 5–82.

iii Данное предположение высказала И. Б. Теплова в статье «В поисках древнейшей прародины»: новгородские записи народных песен А. К. Лядова // Непознанный А. К. Лядов. Сборник статей и материалов / Ред. Сост. Т.А. Зайцева. Челябинск: Изд-во MPI, 2008. – С. 110–136.

iv Руководитель экспедиций – А. М. Мехнецов. В тексте даются сокращенные ссылки на архив Фольклорно-этнографического центра Санкт-Петербургской государственной консерватории им. Н. А Римского-Корсакова. Все расшифровки текстов и нотации выполнены автором.

v Бессонов П. А. Калеки перехожие. Сборник стихов и исследование. Ч. 1. М.: 1861. С. 48-49.

vi Смоленский музыкально-этнографический сборник. Т. 2. Похоронный обряд. Плачи и поминальные стихи / Ред. Пашина О. А., Енговатова М. А. Москва, 2003.

vii ФЭЦ СПбГК. ОАФ. № 2545-31,32.

viii ФЭЦ. ОАФ. № 2764-36.

ix Там же.

x ФЭЦ. ОАФ. № 3071-06.